Menu Content/Inhalt
Главная arrow Публикации arrow Культура arrow Черевко К.Е. Этногенез японцев и гипотеза об индоевропейском компоненте
Черевко К.Е. Этногенез японцев и гипотеза об индоевропейском компоненте Печать E-mail
16.09.2014 г.

Этногенез японцев и гипотеза об индоевропейском компоненте

К. Е. Черевко

Аннотация: Становление японского языка и японского этноса, на определенной стадии социального и культурного развития которых возникает потребность в письменности, две тесно связанные между собой проблемы.В японоведении традиционно разрабатывается гипоте­за, в соответствии с которой японский этнос сформировал­ся в основном в результате взаимодействия в первые века нашей эры на Японских островах австронезийских (малайско-полинезийских) племен аборигенов, которым была свойственна «культура колокола», с пришлыми алтайскими племенами, для которых была характерна «культура меча». Соответственно на австронезийский языковой субстрат наложился алтайский языковой суперстрат, который в ре­зультате гибридизации вышел победителем. Влияние субстрата сказалось на лексике и особенно ярко на фонетике нового языка, что выразилось в сохране­нии закона открытых слогов, несвойственного языку при­шельцев, и, как следствие, значительном сокращении ха­рактерной для последнего широко развитой системы агглю­тинации, отсутствии стечения согласных в начале слова, неразличии фонем [R/L], а в грамматике - отсутствии изме­нения по числам, в счетных суффиксах, обилии вежливых слов.

Под влиянием же суперстрата сформировалась новая грамматическая система, для которой характерны следую­щие признаки: агглютинация, предшествование определе­ния определяемому без согласования в роде, числе и па­деже, наличие сказуемого в конце предложения, а подле­жащего в его начале, отсутствие относительных прилага­тельных, употребление прямого дополнения непосредственно перед сказуемым и некоторые другие, в фонетике - отсутствие долгих гласных и термина в ранних памятниках и стечения согласных в начале слова, [R/L] в начале слова и сингармонизм гласных, а в лексике - обширный пласт оно­матопоэтических слов1.

Но дело в том, что хотя имеется немало активных сто­ронников принадлежности японского, в особенности древнеяпонского языка к алтайской семье языков, сама пробле­ма генетического родства этих языков, а следовательно, наличие самой этой семьи в последнее время ставилось под сомнение, На смену алтайской теории приходит ностратическая теория, сторонником которой является и автор наиболее авторитетной монографии о генезисе японского языка С. А. Старостин.

Эта теория исходит из того, что алтайские языки, а следовательно, с точки зрения ряда ученых и древнеяпонский, входят вместе с уральскими, дравидийскими, семито-хамитскими (афразийскими), картвельскими, а также и ин­доевропейскими языками в одну большую ностратическую макросемью языков.

В связи с этим предлагаемый для рассмотрения вопрос о возможных генетических связях аборигенов Японских островов, наряду с носителями алтайских языков, с индоевропеоидами-юечжами (согдийцами), приобретает, по на­шему мнению, значительную научную актуальность.

Актуальным остается и вопрос: кто такие японцы? В чем секрет их этнокультурного своеобразия, нет ли у них индоевропейских этнических компонентов?

Н.И.Конрад отмечал, что эллинистический мир, охваты­вавший единый культурно-исторический круг от Греции и Македонии, Малой Азии и Ирана до Бактрии, Согдианы и Северо-Западной Индии, влиял на Китай, Корею и Японию, и это влияние до сих пор исследовано недостаточно.

Как известно, японский этнос сложился на рубеже и в первые века нашей эры в результате взаимодействия малайско-полинезийского субстрата и алтайского суперстрата, прежде всего корейского, при некоторой доле айнского ком­понента2. Этот восходящий к недифференцированному в расовом отношении населению Евразии айнский компонент «сочетает в себе черты, типичные как для европеоидов, так и австралоидов»3. Имеются в виду расовый биохимический индекс (соотношение групп крови), пальцевые и ладонные узоры и т.д.

В качестве рабочей гипотезы мы впервые ставим во­прос о значении также индоевропейского компонента в происхождении основного населения Японских островов - японцев. В их этногенезе приняли заметное участие первонасельники этих островов, древние айны (вслед за носите­лями «охотской культуры» - предположительно палеонивхами), имеющие с индоевропейцами некоторые общие ге­нетические признаки. В какой-то мере, наличие таких при­знаков считается доказанным. Но существует и другое: ор­ганическая мозаичность культуры японцев, где отмечен арийский «генетический отпечаток» на элите японского эт­носа - императорского племени «тэнсон», что ставится в тесную связь с высокой способностью японцев к заимство­ванию и быстрым успехам в экстремальных - как позитив­ных, так и негативных - условиях культурных инноваций. И это при постоянном сохранении своего традиционного культурного ядра, восходящего к народным верованиям (синтоизму как культу предков), что более всего типично для индоевропейского в своей основе народа юечжей, ос­новавших в I в. н.э. Кушанское царство на западных грани­цах Китая и в Индии. Носители этого этнонима до первых веков нашей эры сохранялись также на юге Корейского по­луострова, вблизи самого западного из крупных Японских островов Кюсю, где при активном участии пришельцев с материка сложилось самое раннее японское государство Ямато (Яматай). Гипотеза такова: юечжи участвовали в формировании ранней Японии. Данные в пользу предла­гаемой гипотезы распадаются на антропологические и эт­нологические в их исторической последовательности, а по­следние на предметы духовной культуры: литературно-исторические памятники, язык (главным образом этно- , тео- и топонимика, музыка и театральное искусство) и ма­териальной культуры: предметы культа (захоронения обо­жествляемых правителей, живопись, скульптура, зеркала как символы божеств, в том числе шахматно-гадательные доски с социально иерархированными фигурами), керамика и изделия из металла (сосуды, конская упряжь и сбруя) и др.

Японский археолог Ёсио Харада, основываясь на мате­риалах археологических раскопок, считал, что юечжи и ки­тайцы торговали не только нефритом, но и прозрачным стеклом, бусами и браслетами. Независимо от того, осуще­ствлялась ли обширная или эпизодическая торговля этими изделиями Запада и Востока через Северный Китай, сле­дует признать существенным наличие таких связей в пери­од перехода от неолита к бронзовому веку, «поскольку вне­запное появление на востоке Азии ряда технических ново­введений (например, конной упряжи и колесницы), совер­шенно не было подготовлено местным развитием»4.

В связи с этим обращает на себя внимание выделение отечественным исследователем М. Г. Левиным антрополо­гических типов немонголоидных древних японцев (типов Аосима, Миято и Цукумо), отличающихся от айнов еще большей европеоидностью. По его мнению, в этих типах отсутствуют монголоидные черты. Первый из них. харак­терный для ранненеолитических погребений Северного Хонсю, является древнейшим. У айнов Хоккайдо он был представлен в сочетании с другими типами, причем у айнов Сахалина и Курильских островов тип Аосима сохранялся в наиболее чистом виде.

Тип Миято более позднего происхождения. Этот тип в эпоху неолита смешался с типом Аосима, составив сущест­венный компонент в антропологическом облике японцев Северного Хонсю и айнов Хоккайдо. Тип же Миято появля­ется в конце неолита и, смешиваясь с монголоидными ти­пами, характеризует антропологический облик современ­ных японцев в целом. М.Г.Левин считает мнение Х. Мацумото о немонголоидности японского населения в неолите, включая их европеоидную «окраску», вполне обоснованным5.

Японский ученый Намио Эгами - один из известнейших авторов гипотезы о формировании японцев как этноса в результате заселения Японии кочевыми племенами, гово­рившими на языке алтайской лингвистической семьи. В своей статье о юечжах, племени индоевропейского (иран­ского) происхождения, ученый выдвинул предположение, что задолго до появления в Центральной Азии в районе Хотана первых китайцев, которое датируется начиная с Чжана Цяня 130-115 гг. до н.э., юечжи выступали посредниками в торговле иранского Запада с китайцами на Великом Шелко­вом пути6.

Доцент МГУ, ученик Ю. Н. Рериха А. Н. Зелинский о юечжах в 2009 г. писал следующее:

«В конце первого тысячелетия до н. э. на смену господства ираноязычных индоевропейцев- скифов и родственных им племен саков и юечжей -в степи Восточ­ной Евразии врывается народ тюркско-монгольского корня: хунну.

При хуннском Шаньюе Лаошане [174-165 до н.э.] происходит важное событие, эхо которого про­катилось по всей Срединной Азии. Речь идет о решительной победе хунну над еще одним кочевым народом - юечжами. Упоминание об юечжах как о кочевом наро­де в Хэси, то есть в степях к западу от Ордоса, появляется в китайских хрониках с V в. до н. э. Л.Н. Гумилев полагал, что родиной этого многочисленного народа была Джунгария. Юечжи до сих пор остаются загадочным народом. Ю.Н.Рерих считал, что "юечжи китайских анналов действительно были тохарами классических писате­лей античности и древнеиндийской литературы"

Возможно, что юечжи вместе с хеттами, фракийцами и киммерийцами предс­тавляют собой древнюю обширную группу индоевропейских народов, некогда ши­роко раскинутую по северному степному поясу, самую восточную группу степных индоевропейцев. В настоящее время существует мнение, что заимствования из иранских языков в тохарские могут быть точно датированы и относятся ко време­ни не ранее начала н. э. Однако нам представляется, что это не является достаточ­но убедительным для того, чтобы отрицать отождествление юечжей с тохарами, на чем настаивал не только Ю.Н. Рерих, но и многие другие его предшественники в исследовании этого вопроса. Ю.Н.Рерих полагал, что "тохарская проблема являет­ся одной из сложнейших проблем истории Внутренней Азии и до известной степе­ни относится к истории Индии, поскольку она касается этнической принадлежнос­ти кушанской династии [II в. до н.э. - I в. н. э.]»

Что касается места нахождения царства юечжей (согдийцев) - духовного центра северной, скифо-сарматской («Внешний Иран»), в отличие от южной, мидо-персидской («Внутренний Иран») ветви иранцев, Тазиг, (Таджик), то его «локализация в Центральной Азии, где-то в степных и предгорных районах между Восточным и Западным Тур­кестаном, где в древности говорили на согдийском и авестийском языках, предс­тавляется вполне вероятным. Скифо-сарматская стихия первого тысячелетия до н. э. представляла собой кочевой "Арийский Туран", который как "месторазвитие" особого типа кочевой культуры предшествовал приходу в эти места "степных туранцев", представителей «Тюркского Турана», относящихся уже к народам тюркского языкового корня».6а

В период перехода от позднего неолита через энеолит к эпохе бронзы, в V-III вв. до н.э., в Северо-Восточном Ки­тае до Южной Маньчжурии и Кореи простиралось китайское государство Янь (404-221 гг. до н.э.), которое осуществляло широкий обмен со странами и племенами, расположенны­ми как на Западе, так и на Востоке. Среди них в китайском памятнике II в. до н.э. «Шаньхайцзин» («Каталог гор и мо­рей») наряду с корейскими упоминается сложившееся в бо­лее ранний период японское племя ва, обитавшее на ост­ровах к северо-востоку от царства Янь и «принадлежащее» ему, очевидно, считавшееся зависимым от него. Янь оказа­ло большое влияние на возникновение на Корейском полу­острове и Японских островах культуры металлических со­судов и земледелия (культура Яёи).

В период существования первых объединенных китай­ских государств династий Цинь (221-207 гг. до н.э.), Ранней Хань (206 г. до н.э. - 25 г. н.э.) и Поздней Хань (25 г. - 220 г. н.э.) возможности для этнокультурного обмена между на­родами Средней, Центральной и Восточной Азии значи­тельно увеличились. Известно, что в I в. н.э. японцы еже­годно платили дань Китаю, а с 57 г. н.э. через китайские владения на Корейском полуострове направляли посольст­ва в китайскую столицу', а с Согдианой, Бактрией, Парфией и Ферганой установили связи через несколько лет после похода 102 г. до н.э. ханьских войск на Фергану, признав­шую в результате этого вассальную зависимость от Китая8.

Время начального периода создания юечжами, которых часто называют согдийцами, колоний на границах Северного Китая разные ученые определяют по-разному. Так, европей­ские историки - Р. Хенниг и некоторые другие относят его к IV-III вв. до н.э.9, а китайские историки пишут, что первые та­кие колонии уже существовали в V-IV вв. до н.э. в округе Гу­анчжоу и затем распространились на округа Лянчжоу, Ганьчжоу, Сучжоу и Шачжоу10.

На рубеже III и II вв. до н.э. юечжи стали подвергаться нападениям племен сюнну (хунну) и к середине II в. до н.э. под их ударами разделились надвое: большая часть - большие юечжи (предки кушанов) ушли на север и запад в Среднюю Азию, а меньшая - малые юечжи, или тохары11 стали перемещаться на юго-восток. Здесь в районе Дуньхуан после победы китайцев над хунну был учрежден в округе Увэй (провинция Ганьсу) уезд Юечжи, которым управляли юечжи12.

Часть юечжей, сохраняя в значительной мере свои ан­тропологические черты, слилась в повседневной жизни с местным некитайским населением (хунну и предками ти­бетцев цянями) и стала заниматься преимущественно ко­чевым скотоводством. (В пользу этого свидетельствуют найденные в этом районе надписи V в. н.э. на тюркском языке, но выполненные «согдийским письмом».) Другая часть продолжала вести караванную торговлю на Великом Шелковом пути и других дорогах, проникая в отдаленные районы, прилегающие к его восточному участку, во Внут­реннюю Монголию13, Прибайкалье14, Приамурье15, Примо­рье и Корейский полуостров16 и, возможно, в Японию (через о. Кюсю). Важным аргументом в выдвижении и развитии этой гипотезы является длительное и успешное расшире­ние торговли в Центральной и Восточной Азии в основном юечжами (Л.Н.Гумилев добавляет к ним и евреев) в сочета­нии со способностью быстро восстанавливать свои пози­ции, утраченные в результате невзгод или под ударами ко­чевников17.

В период 206-202 гг. до н.э., когда китайская династия Цинь захватила государство Янь, один из членов правяще­го рода этого государства Вэй Мань направился со своими сторонниками, среди которых было много некитайцев, не исключая, что нам представляется естественным, и юечжей, на Корейский полуостров, где захватил власть в госу­дарстве Чосон, подчинив себе также корейское владение Чинхан (по-китайски Чэньхань). Волна таких переселенцев, уклонявшихся от тяжелой военной службы в Китае, неодно­кратно достигали Корейского полуострова, и корейцы вы­деляли им часть своих земель18.

Так, в китайской хронике конца III в. н.э. «Сань-го чжи» («Описание трех государств») о Южной Корее и Японии со­общается: «Хан находится к югу от (китайского округа) Дайфан, с востока и запада граничит с морем, а на юге с во (по-корейски - вэ, по-японски - ва). Имеются три владения-племени Махан, Чинхан и Пёнхан... Чинский ван управляет землей Юечжи (по-корейски - Вольчи, по-японски - Гэсси)». Юечжи упоминается среди других 50 земель, или общин, Кореи. Указывается, что чинханцы, к которым отнесены и юечжи, - это насельники из Китая, пришедшие в Корею во времена династии Цинь19.

Из Китайской империи, где пала династия Поздняя Хань, в Ш-IV вв. н.э. на Корейский полуостров, юг которого составлял в этническом отношении одно целое с северным японским островов Кюсю, хлынули степные племена Се­верного Китая и прилегающих к нему с севера районов. В это время значительная часть Корейского полуострова вхо­дила в состав Ханьской империи.

Этот район подвергся нападениям хунну, сяньби и, возможно, других племен, среди которых предположитель­но были хунно-сяньби и юебань-хунну, подвергшиеся этно­культурному влиянию юечжей, а также сами юечжи.

Так как крупная миграция этих племен имела место и ранее, в начале III в. н.э., из китайского государства Цинь (по-корейски Чин) и им выделялись особые земли, возмож­но предположить, что упоминаемая в китайской хронике конца III в. «Сань-го чжи» («Описание трех царств») владе­ние Юечжи имеет отношение к европеоидному, иранскому племени юечжи (согдийцы), а не являются омонимом на­звания этого этноса, как считалось ранее. Тем более что в «Сань-го чжи» употреблено наиболее древнее, исконное написание второй части этого этнонима - не  а  (в обоих случаях - юечжи.. по-японски - гэсси)20.

С точки зрения возможных связей между районом оби­тания юечжей - к западу от Гоби - и «заморскими землями» - южной частью Корейского полуострова и Японскими ост­ровами - представляет интерес перенос китайского назва­ния «песчаного моря» - пустыни Гоби «Ханьхай» на «окиян-море, или северное море»21 к востоку от восточных берегов Китая.

В этот период, после покорения в 108 г, до н.э. Чосона войсками китайского императора У-ди и подразделения его жителей на китайцев и туземцев ху, начались активные тор­говые связи Китая с государствами Корейского полуостро­ва, а последних с японским племенным союзом «30 госу­дарств», объединенных под властью «царицы Химико»22.

Эти сведения содержатся в китайской хронике I в. - се­редины III в. н.э. «Вэй чжи» («Описание Вэй»), в которой сообщается, что к востоку от государства Махан располо­жено государство Чинхан, а к югу - Пёнчин (позднее на их месте возникли Силла и Имна, или, по-японски, Мимана) и что из земли Юечжи чинский (циньский. - К.Ч.) ван, назна­чаемый государством Махан, которое выделило им эту землю на своих восточных пределах, управляет землями Чинхан и половиной Пёнхана при сохранении тесных свя­зей с племенами ва, обитавшими с южной части этих зе­мель, на прилежащих островах и в северной части о, Кюсю («Вэй чжи», цзюань 30, л. 19б). Во второй половине IV в. с образованием на месте Махан корейского государства Пэкче, а на месте Чинхана в его восточной части государства Силла чинский ван перенес свою столицу на юг Корейского полуострова в Мимаки (букв.: замок государя) и создал го­сударство Мимана (букв.: земля государя), а его потомок японский государь Судзин (Мимаки-но Ири-бико) перенес столицу на о. Кюсю, подчинив себе ва.

Утверждается также, что циньцы, или чинцы, были бег­лыми жителями из областей, прилежащих с севера к Вели­кой Китайской стене, воспринявшими культуру циньского и ханьского Китая и ассимилированными южными корейцами, а не тунгусо-маньчжурами - представителями северных на­родов, как считает Н. Эгами23.

Акцентируя внимание на этом вопросе, японские уче­ные не обращают внимания на топоним юечжи, имеющий, на наш взгляд, тоже немаловажное значение с точки зрения этногенеза японцев. А между тем, если предположить, что на самом юге Кореи, в частности в Имна, оказались вместе с циньцами вытесненные туда соседними корейскими пле­менами юечжи, переправившиеся затем вместе с ним в Японию (в северную часть о. Кюсю), то будет ясно, что дан­ный вопрос заслуживает специального рассмотрения. В пользу этого свидетельствует этимология имени японского императора Мимаки-но Ири-пико (посмертное имя - Судзин), годы правления которого в Японии Н. Эгами, в отличие от других историков, относит к началу IV в., полагая, что до этого он правил в Мимаки - столице корейского государства Мимана (по-корейски Имна)24.

Однако, согласно вполне обоснованному мнению ар­хеолога Юкио Кобаяси, завершение формирования япон­ского этноса следует отнести ко второй половине III в. н.э. - периоду правления императора Одзина. Дело в том, что бляхи от конской сбруи появляются в Японии уже с этого периода, и это позволяет точку зрения Ю.Кобаяси, а вслед за ним и М.Иноуэ о переселении кочевников с континента через Корею в это время считать более справедливой25. При этом важным средством передвижения служили кони, лучшие из которых в Китай издревле импортировались из Ферганы.

Этими переселенцами могли быть юечжи, смешанные с южными корейцами, а также конные кочевники из родст­венного корейцам тунгусо-маньчжурского племени пуё (по-китайски фуюй), ушедшие в 346 г. после его разгрома сянь-бийцами вместе с малолетней принцессой в Пэкче. Любо­пытно, что столица этого государства называлась Пуё, так как ваны этого государства возводили свой род к ванам племени пуё и носили такую же фамилию.

Американские историки - супруги Джон и Алан Ковел - отождествляют эту принцессу с Дзингу, которая стала впо­следствии царицей Ямато. Они считают, что ван Пэкче (346-375), опасаясь, что позднее эта принцесса будет оспа­ривать у него власть, решил использовать ее и ее конников-пуё для объединения под своей властью родственных пле­мен Южной Кореи и Западной Японии, выдав ее замуж за царя Тюай, которого эти историки считают правителем го­сударства Карак (по-японски Кара или Кая). В 369 г. на юге Кая Дзингу с ее конниками-пуё и Тюай основали государст­во Мимана (по-корейски Имна), а после смерти Тюая пред­приняли поход в богатую землю Мукацу («землю напро­тив»), т.е. через о-ва Цусима на о. Кюсю. Там они основали государство Ямато26, которое позднее возглавил Одзин, сын Дзингу и ее первого министра Такэсиути-но сукунэ.

В ее честь в Центральной Японии на о. Хонсю на месте японского государства Ямато (ныне г. Тэнри префектуры Нара) был сооружен храм Исо-но-ками, именуемый также Храмом божества горы Пуё27 (этноним корейцев).

Эта точка зрения американских ученых отличается от традиционной японской точки зрения, изложенной в первых дошедших до нас памятниках японской истории «Кодзики» («Запись о деяниях древности») 712 г. и «Нихон сёки» («Анналы Японии») 720 г., в соответствии с которыми похо­ды Дзингу совершались из Японии в Корею, а не наоборот. Но мнение Джона и Алан Ковелов вдобавок хорошо согла­суется с общим направлением миграции материковых пле­мен на Японские острова.

В этот период северокитайское государство, находив­шееся под властью династии Вэй (220-265), в 229 г. настоя­ло на том, чтобы во главе ушедших на запад под натиском хунну (сюнну) юечжей в связи с начавшимся распадом за­селенных в основном ими Кушанского царства был постав­лен государь, признавший верховенство этой династии. Вскоре, в 239 г., после прибытия в китайскую столицу Лоян японского посольства это китайское государство Вэй рас­пространило свое влияние и на Японию, где добилось ус­тановления даннических отношений с японцами и активного обмена посольствами28.

Таким образом, японцы и юечжи оказались в пределах фактически одного и того же государственного образова­ния, если включать в него вассальные и полувассальные территории, и это создало благоприятные возможности для их взаимных, прежде всего торговых, связей через Великий Шелковый путь и китайские округа на бывшей территории древнего Чосона.

В китайской хронике «Хоу Хань шу» («История Поздней Хань») II в. н.э. имеется фрагмент о племени хан (по-китайски хань), упомянутого вместе с другими корейскими «племенами у Восточного моря» - пуё, кури и мэк. Этот от­рывок полностью повторяет такой же фрагмент о племенах сяньби - потомках хунну в упомянутой китайской хронике «Вэй чжи» (III в. н.э.), за исключением этнонима хан, заме­ненного на его новое название воби (с тем же (ва), вторым компонентом, что и сяньби), которое сопоставимо с этно­нимом древних японцев во, или воби, живущих на Север­ном Кюсю, о-вах Цусима и на юге Кореи. Любопытно, что первая часть этнонима сяньби сопоставима со второй ча­стью корейского этнонима и названия древнего корейского государства Чосон (по-китайски Чаосянь)28.

Из этого можно сделать вывод о том, что, с одной сто­роны, китайские историки в этот период стали различать корейцев и японцев, а, с другой стороны, оба эти этнонима восходят к этнониму сяньби, напрямую связанному с хунну, включивших в свой состав образованный слой юечжей. Только такой ход рассуждений позволяет, на наш взгляд, объяснить существование в III в. н.э. на юге Корейского по­луострова земли, или общины Юечжи.

В пользу этого свидетельствует также тот факт, что во II-III вв. н.э. в Великой степи, заселенной юечжами, хунну, сяньбийцами и другими племенами, разразилась засуха, превратившая все это пространство в полупустыню и вынудившая жившие там племена откочевать на ее окраины29, в том числе и к Восточному морю, в сторону Кореи и Японии.

В связи с этим представляет интерес, общий для неки­тайских племен Северного и Северо-Восточного Китая, эт­ноним ху, обозначавший не просто варваров, как это неред­ко полагают историки, а определенную группу родственных племен, говоривших на языках алтайской семьи - тюркоязычных, монголоязычных и тунгусо-маньчжуроязычных, в том числе обитателей Юга Кореи29, а следовательно, и Японии.

Помимо собственно ху - хунну, существовали и восточ­ные ху, жившие к востоку от них, в том числе сяньби и др., разделившиеся в III в. н.э. на более мелкие племена, оби­тавшие в районе к востоку от южных отрогов Большого Хингана. К восточным ху относилось и племя мохэ. По зафик­сированным в Vil в. данным, вожди мохэ (черноречных мукрийцев верховьев р. Аргунь) в Маньчжурии назывались бакфур (великие мофу, т.е. мохэ), явно восходящее к иран­скому «фагфур» - титулу восточного монарха, эквивалент­ному китайскому «Сын Неба» (тяньцзы), который мог уко­рениться только в итоге длительных межэтнических контак­тов, т.е. задолго до этого периода30.

В III в н.э. на «Большом острове» посреди моря к запа­ду от Корейского полуострова тоже жили «местные ху». Их язык не был похож ни на один из корейских языков, но они носили прически как у сяньби. Они приезжали на полуост­ров и вели там торговлю31.

На рубеже III в. правитель Когурё «принял к себе около 500 семейств беглых xy»32. При этом важно, что, как указы­вал Н.Я.Бичурин, этнонимом ху китайцы до недавнего вре­мени обозначали «не тюркские племена, а оседлое, не ки­тайское, главным образом согдийское население»33.

Сам этот процесс этнокультурных контактов осуществ­лялся в несколько этапов. Проникновение на Японские ост­рова большой массы переселенцев с Корейского полуост­рова, завершившей формирование японского этноса, имело место в III-IV в. н.э.

О возможности проникновения юечжийского компонен­та вместе с восточными ху в районы Кореи и Японии свиде­тельствует также морфема ну, как в этнониме хунну (сюнну), в наименовании племен корейского государства Когурё сяону, цзюену, гуаньну и шуньну и японских племен ну (на), кону (кона) и гоуну (куна), а также влияние буддийских миссионеров из Кушанского царства, основанного юечжами (I-IV вв.), «деятельность которых значительно возросла после II (и IV) собора» буддистов (II в.)34 в период, когда в конце IV в. из земли Имна в Японию усилился приток иммигрантов с Азиатского материка.

В пользу возможных контактов юечжей, которых в неко­торых источниках именовали также тохарами, с племенами ва свидетельствуют также выявленные Г. Рамстедтом «тохарско-корейские» языковые соответствия: тохарское «maina» - корейское «maine» (чувство); тохарское «swalgaí» - корейское «cwa» (левый); тохарское (язык A) «pukal» - то­харское (язык Б) «pikul» - корейское «phul» (год)35.

Не менее активно это влияние, также опосредованное через южную часть Корейского полуострова, шло из китай­ского царства У (по-японски Го, или Курэ) (221-265), унас­ледовавшее традиции ханьского Китая. Особенно сильно это влияние проявилось после падения царства У под уда­рами войск царства Цзинь (265-420). В 280 г. прекратила свое существование династия Вэй, и к власти пришла но­вая династия Цзинь. После этого в 287 г. в Японию через Корею устремился поток уских беженцев36. Не исключено, что среди них были не только китайцы, но и юечжи и иные представители народов Средней и Центральной Азии,

В пользу этого свидетельствует также история других элементов духовной культуры - музыкального и театраль­ного искусства, в первую очередь гигаку (букв.: виртуозная музыка), в особенности его составной части - «шествия ма­сок», завезенных по инициативе членов царского рода У.

«Разумеется, что это искусство не само пришло в Китай из «Западного края», его принесли с собой певцы и певицы, танцовщики и танцовщицы, музыканты, мимы, скоморохи... - писал академик Н. И. Конрад. - Нам известна история про­никновения музыкального и театрального искусства «За­падного края» в Китай. Следы такого проникновения обна­руживаются еще во II-I вв. до н.э. с IV в., когда северную половину этой страны заняли племена и народности, свя­занные с различными узами с далеким азиатским Западом, переход туда всяких песен и плясок стал особенно интен­сивным»37.

Н. И. Конрад пишет далее, что «в Японии считают эти маски изображением «типов варваров», но не представите­лей алтайских народностей, так как они воспроизводят арийский тип»38, причем некоторые из них индоиранский и греческий (как и японский растительный орнамент типа каракуса), а маска льва - ассирийский, заимствованный элли­нистическими государствами Передней и Средней Азии. Имеется в виду прежде всего два государства. Во-первых, это - Греко-Бактрийское царство, основанное в 250 г. до н.э. под таким названием на месте завоеванной в 330-327 гг. до н.э. Александром Македонским провинции державы Селевкидов. Во-вторых, это - до его исчезновения в 130-140 гг. до н.э. под ударами масагетских племен, прежде всего юечжей, - Кушанское царство39. В искусстве гигаку одним из главных героев является Суйко, государь, которому подчи­нялась Гандхара, т.е. государь Кушанского царства40. Это искусство оказало значительное влияние с XIV в. на япон­ский традиционный театр «Но» и с XVII в. «Кабуки».

То же самое можно сказать и о стиле самаи (букв.: ле­вый, т.е. западный танец) театрального представления бугаку (букв.: танец и музыка), также происходившего из Средней Азии. К нему относятся 24 из 61 танцев бугаку, ис­полняющихся до сих пор при императорском дворе и в буд­дийских храмах Японии41.

Развив тенденции, возникшие под влиянием средне­азиатских и индийских компонентов в китайской музыке, древнеяпонская музыка гигаку на много веков опередила европейскую музыку в разработке структуры музыкального произведения, приблизившись к сонатной форме задолго до И.Баха, В.Моцарта, И.Гайдна и др. гениальных композиторов42.

Пришедший из Китая вместе с проповедью махаяны эс­тетический идеал, сложившийся в колыбели махаянистского вероучения - Гандхаре (Кушанское царство), находит в Японии благоприятную почву43 не только в духовной, как это было показано, но и в материальной культуре. Это по­лучает свое отражение в строительстве могильных курга­нов в Японии II в. до н.э. - VII в. н.э. «Грандиозные курган­ные сооружения, столь характерные для Японии этого пе­риода, - отмечает М. В. Воробьев, - распространены в Корее, в Маньчжурии, в Китае. В Корее известны почти все типы японских курганов: сферические земляные и каменные, квадратные в основании, пирамидальные (3), нет лишь квадратно-круглых курганов»44.

Махмуд Зийюд-Нарагхи считает, что такие курганы, яв­ляющиеся символом Космической горы (в буддизме ей со­ответствует гора Сумеру), сопоставимы с искусственными насыпями в персидских городах Парфянской и Сасанидской держав. Эти насыпи возникли под влиянием зороастризма и восходят по своей конструкции к зиккуратам. Аналогичные сооружения были известны в древности скифам, монголам, а затем и сибирским татарам. В средневековой Японии ее моделью является искусственная насыпь в каменном саду, ставшим в Японии традиционным укоренением чань-буддизма (по-японски дзэн-буддизма).

На основании сравнительного изучения большого ма­териала по данной проблематике М.Зийюд-Нарагхи прихо­дит к выводу, что сходство в рассмотренных явлениях «ме­жду древней Персией и древней Японией представляет со­бой результат предполагаемого переселения метисизированных арабских племен из Центральной Азии в период Яёи»45.

О влиянии связей с Кушанским царством свидетельст­вует типология японской живописи и скульптуры: - целый ряд рисунков на лакированных изделиях с декоративными и криволинейными узорами в виде многоугольных фигур и бронзовых, деревянных и лаковых образцов, датируемых \/II-\/III вв., буддийской богини милосердия Каннон (Авало-китешвара), образцом которых46 служит ее позолоченная бронзовая статуя в храме Якусидзи (г. Нара), и бодхисатвы мысли Мондзю (Манджушри)47.

Добавим к этому, что культ персонифицированного космоса, характерный для японцев и алтайских народов, в частности хунну (титул их вождя - «рожденный Небом и Землею, поставленный Солнцем и Луною»), по мнению Л.Н.Гумилева, «заимствован хуннами у западных соседей, юечжей или динлинов»48, т.е. индоевропейцев, ибо восточ­ные монголоиды изначально такого культа, будучи поли­спиритуалистами, не имели.

Искусство юечжей, возможно, оказало влияние и на имеющее отношение к «звериному стилю» у хунну изобра­жения оленя на ритуальных колоколах «дотаку» и серебря­ных украшениях, которые употреблялись на Японских ост­ровах, в южной части Корейского полуострова и в Восточ­ной и Центральной Азии. У этих оленей - своеобразная поза в профиль с повернутой в фас головой

Академик А. П. Окладников высказывал по этому вопро­су такую, хотя и не бесспорную, точку зрения: «Характер­ные приемы скифского мастерства берут свое начало в ху­дожественном производстве Ассирии и Элама, Индии, Ира­на и Вавилона. Каковы же были размах и сила этих куль­турных связей, если одни и те же образцы златорогого оле­ня, одни и те же солнечные мифы и одинаковый художест­венный стиль захватили колоссальные пространства Евро­пы и Азии, от Дуная до Гоби? И какой народ или народы соединяли в то время Восток и Запад?...

Может быть, они принадлежали каким-то древним ира­ноязычным племенам, родичам скифов и саков... Может быть, это были западные большие юечжи - индоевропейцы по происхождению, в имени которых звучит название неф­рита юй. Ведь именно большие юечжи, эти предприимчи­вые пастухи и воины, обладатели неисчислимых стад скота и драгоценного нефрита, владели странами, лежавшими на восточном участке Великого Шелкового пути50.

Это мнение подтверждает историк П.Б.Коновалов. «Распространение памятников «звериного стиля» у хунну, - пишет он, - связывается... с проникновением в Централь­ную Азию юечжей, одного из подразделений саков, не позднее V в. до н.э., продвинувшихся до Ордоса, к Великой Китайской стене, но к концу III в. до н.э. изгнанных оттуда хунну...»51, чье искусство в огрубевших реликтах ранее созданных образов «живет, как предполагается, на восточ­ной окраине своего распространения»52.

Среди предметов культа, проникавших с материка, важным представляется рассмотрение бронзовых зеркал, которым приписывались магические функции как изобра­жению богини Солнца53.

Э. В. Шавкунов, приводя много примеров миграции юеч­жей на Дальний Восток и внедрения их культуры начиная с периода, когда здесь существовало государство Бохай (698-926), полагает, что до этого для северных районов Цзянсу, Шаньдуна, Ляодуна, Юго-Восточной Маньчжурии. Южного Приморья, Кореи и Японских островов были харак­терны специфические «бронзовые зеркала с двумя, тремя и даже четырьмя «периферийно» расположенными на их тыльной стороне держателя в виде петельчатых ушков или полусфер с отверстиями и с зонально помещенным гео­метрическим орнаментом из различного рода комбинаций зигзагов и угольников, известных среди китайских и корей­ских археологов под названием «тонкого узора» (это связы­вается с гипотезой, что в этом ареале культуры, именуемой по первым археологическим материалам одного из районов Токио культурой Яёи, совпадающим с районами распро­странения таких зеркал, в древности обитали мигрировав­шие из Юго-Восточной Азии аустронезийские племена сушеней, которые являются предками аборигенов Японии - протоайнов)»54.

Однако сходные непривозные миниатюрные зеркала с петельчатой ручкой или с полусферическим выступом с от­верстием и тонкими штрихами-зубчиками («тонкий узор») были обнаружены при раскопках в 1951-1958 гг. могильни­ков Западной Ферганы55 не говоря уже о найденных там же привозных ханьских «восьмиарочных» и других зеркалах56, которыми начиная с рубежа нашей эры пользовались не только юечжи Средней и Центральной Азии, но и народы Дальнего Востока, включая корейцев57 и японцев58. Зеркало являлось воплощением и атрибутом женского божества Солнца - Аматэрасу в Японии и Митры или богини его круга в Средней Азии. С культом Солнца связан и орнамент бронзовых зеркал древнего Чосона (Корея) VI1-I вв. до н.э.59

О наличии своеобразных женских изображений (стату­эток) с зеркалом в Бактрии и Согде писал, в частности, и Б. А. Литвинский, который писал, что в Китае зеркала, хотя и служили также атрибутом женского божества, причем не Солнца его воплощением не являлись60.

Влияние юечжей (гандхарского искусства) с III в. н.э. испытали, по-видимому, и проникшие в Японию в VI в. по­сле сяньбийского ренессанса и японские шахматы «сёги» (кит. сянци ). Дело в том, что на доске, полированной, как зеркало, и некогда календарно-гадательной, олицетворяв­шей космос с «Небесной рекой» (Млечный путь) посереди­не, появились такие фигуры, как «летающие колесницы» (аналог ладьи) и фигуры, передвигавшиеся как слон. Ранее в центре этой «реки» изображалась перевернутая, как при отражении в зеркале, созвездие Большая Медведица с По­лярной звездой - символом владыки неба («тэнно»).

Традиционно считается, что дальневосточные шахматы современного типа (сянци, япон. сёги) - фигуры-образы - были изобретены в 569 г. В официальной китайской историографии они приписываются императору У-ди (560-578) сяньбийской династии Северная Чжоу.

Принципиально новым в этих шахматах явилась игра партнеров аналогично действиям полководца в реальных сражениях[1]. В этом, в частности, нашел свое отражение ка­чественный скачок в эволюции человека - осознание им в модели космоса своей активной роли по отношению к окру­жающему миру.

В течение почти двух веков (386-581) под властью сяньбийской династии находилась огромная территория от Ферганы до Корейского полуострова. В последние три де­сятилетия данного периода сяньбийское государство Се­верная Вэй разделялось на западную и восточную части - Северная Ци и Северная Чжоу. Сяньбийцам принадлежит важная роль в трансформации древнекитайской культуры. Существенное значение в этом процессе имело распро­странение чань-буддизма. Большую роль в жизни сяньбий-цез играли войны, что нашло свое отражение в характере шахмат нового типа, появившихся в восточной части азиат­ской эйкумены, связанной с ее западной частью - Великим Шелковым путем.

В этот период в государствах Северного Китая образо­ванный человек должен был разбираться в астрономии, ри­совать, играть в шахматы и разговаривать по-сяньбийски. Сходный процесс, по-видимому, происходил несколько позднее в Корее и Японии, где также опосредованная сяньбийцами китайская культура вступала в более тесное взаи­модействие с культурой аборигенов, находившейся под сильным влиянием буддизма61.

Академик А. П. Окладников после археологической экс­педиции 1957 г. на приток р. Ангары р. Унга писал о проник­новении юечжей и их культуры в Прибайкалье и Монголию: «Вместе с глиняными светильниками на Унге найдены и металлические, из тонких листков железа, четырехуголь­ные, с вогнутыми сторонами... Светильники такого рода... характерны для средневековых поселений Средней Азии... Грубые чиряги-светильники, изготовленные из простой гли­ны, не были доставлены на Унгу, подобно стеклянным кув­шинам, из далеких стран, они явно выделывались здесь же, на месте»62. Как установлено специальными антропологи­ческими исследованиями, в могилах на городище Улан-Бор на р. Унга были захоронены не монголоиды, тюрки, а евро­пеоиды, и притом обладавшие чертами определенного расово-зтнического типа - таджикско-согдийского63.

В начале 50-х годов А. П. Окладников обратил также внимание на то, что некоторые керамические изделия со­храняют целый ряд общих черт с подобными изделиями из Средней Азии.

«За прошедшие с тех пор годы, - писал Э. В. Шавкунов, - собран огромный археологический материал, подтвер­ждающий наличие в культуре средневекового населения Дальнего Востока СССР элементов среднеазиатского про­исхождения. Более того, сейчас уже можно со всей опреде­ленностью говорить о согдийско-хотанском и древнеиранском происхождении этих элементов...»64.

На Шангинском городище в Приморском крае при рас­копках найдена чаша, боковая ручка которой является сти­листически родственной ручке бронзового котелка иранских саков IV-III вв. до н.э. из стоянки Амчура II на Памире и Гильгита в Северной Индии65.

«К середине I тыс. н.э. вдоль всей трассы центрально-зиатской части Великого Шелкового пути вплоть до Ордоса появляются многочисленные согдийские фактории и коло­нии, призванные обеспечивать безопасность прохождения торговых караванов. Из Ордоса согдийцы уже беспрепятст­венно достигали не только обширных районов Центрально­го Китая, но и Корейского полуострова. Свидетельством этому могут служить датируемые VI-VIII вв. н.э. находки в Корее черепичных дисков облицовочных кирпичей с демо­ническими личинами»66 аналогичные изображениям на юечжийских и хотанских керамических и металлических ме­дальонах67, которые доставлялись в обмен прежде всего на пушнину, особенно соболей - исконный продукт промысла тунгусов Сибири и Дальнего Востока, и продукцию ското­водства.

Путь, по которому издавна осуществлялся этот обмен, пролегал немного севернее основных трасс Великого Шел­кового пути из Семиречья через Алтай, Западную Монго­лию, далее по реке Селенга (г. Бай- Балык), отсюда на се­вер к левому притоку Ангары реке Унга и на восток в верхо­вья р. Орхон и далее к верховьям рек Толу, Керулен, озеру Далай-Нор и р. Онон. Этот путь позволял выйти к Большо­му Хингану и Забайкалью, а отсюда по рекам в самые раз­ные районы Приамурья и Приморья, Маньчжурии, Кореи и по морю через Цусимский пролив к Японии (два одинако­вых, судя по прорисовке на полурамке, бронзовых зеркала найдены в Минусинской котловине и в Читинской облас­тях)68.

Колония юечжей, где хранилась, сортировалась и гото­вилась к отправке дальневосточная продукция, недавно обнаружена в Приморском крае на р. Арсеньевка (в Ану-чинском районе вблизи Новогордеевского городища)68. Предположительно такие же колонии были созданы, исходя из упомянутой находки у с. Кути в Приаргуньском районе Читинской области, у слияния рек Аргуни и Шилка, а также в районе древнего города Угочана (буквально Город пяти владений) в маньчжурской провинции Хэйлунцзян вблизи слияния рек Сунгари и Мудацзян (ныне Илань). В пользу последней гипотезы свидетельствует этноним китайских хроник уго (пять владений) - калька с названия процветав­шего города юечжей Пенджикент. Жители Угочана разли­чались по языку, одежде, жилищам и способу обработки земли резко отличались от окружавших тунгусо-маньчжурских и корейских племен и занимались торговлей с «северными варварами»70.

Считается, что Приамурье, изобилующее болотами, юечжи прочно освоили к середине I тысячелетия н.э. Об этом свидетельствуют укоренившийся у тюрок и китайцев юечжийский этноним обитавших здесь татар: у первых шибэр, или шивэр, а у вторых - шивэй (по-таджикски «болото», «заболоченное место»), а также найденный несколько лет тому назад в Хабаровском крае клад серебряных средне­азиатских монет, отчеканенных в подражание сасанидским драхмам Пароза и Варахрана V71, находки в Приамурье и Приморье дольчатой керамики с расчленением ее неглубо­кими вертикальными ложками на несколько долек, анало­гичных ложчатым мискам, характерным для посуды юеч­жей72.

Это позволяет вполне обоснованно связывать появле­ние на юге Приморья в раннем средневековье дольчатой керамики с продвижением сюда колонистов-юечжей. В ре­зультате этого на некоторых созданных на Дальнем Восто­ке факториях возникли разные, включая керамические, ре­месленные центры, продукция которых предназначалась для меновой торговли с местным населением73.

Итак, различные этнические и культурные факторы - алтайские, австронезийские, айнские и индоевропейские, как видно из приведенных материалов, оказали в отноше­нии Японии через Корейский полуостров определенное влияние на этнокультурный облик японского этноса. В ре­зультате этого последний приобрел ряд черт, типологиче­ски сходных с юечжийским, что выделяет его среди других монголоидов в некоторых существенных особенностях. Яр­кий тому пример - синкретизм в культурных заимствованиях при сохранении своего традиционного наследия, в особенности из более развитого Китая. Это видно, в частности, на примере усвоения в Японии китайской иероглифической письменности и китайского письменно-литературного языка.

Примечания

1. Старостин С. А. Алтайская проблема и происхождение японского языка. М., 1981. С. 3, 116. Иллич - Свитыч. Этимология. М., 1968.

Арутюнов C. A. K оценке роли миграций в древней истории Японии // Советская этнография. 1960. №1. С.60-67, Оно Сусуму. Нихонго-но кигэн (Происхождения японского язы­ка). Токио, 1970. С.139-145, 199; Дзидайбэцу кокуго дзи-тэн. Дзёдайхэн (Словарь отечественного языкознания. Древность). Токио, 1971. С. 17; Komatsu Isao. The Japa­nese people. Origins of the people and the language. Tokyo. 1962. P.59: Сыромятников H.A. Древнеяпонский язык. M., 1972. С 15: Нихонго-но рэкиси, 1. Миндзоку-но котоба-но тандзё (История японского языка, 1. Рождение языка эт­носа). Токио, 1965. С.90-111: Черевко К.Е. Звуко- и образоподражательные наречия в современном японском языке // Ученые записки Института международных от­ношений. Вып. 11. М., 1953. С. 152; Киле М. Б. Образные слова нанайского языка. Л.. 1973. С.73; Азербаев Э. Г. Во­просы японо-тюркских языковых связей // Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. к. филологич. н. Алма-Ата, 1975. С.7-10.

2. Конрад И.И. Избранные труды. История. М., 1974. С.301.

3. Спеваковский А.Б. «Айнская проблема» и айны в этнической истории дальневосточного региона на основании новейших данных. СПб., 1992 (машин. рукопись). С.47.

4. Варенов A.B. Функционировал ли «Шелковый путь» в бронзовом веке? Новосибирск, 1983. С.4.

5. Левин М.Г. Этническая антропология Японии. М., 1971. С. 189.

6. Эгами Намио. Гэсси то гёку (Юечжи и нефрит) // Адзиа бункаси кэнкю (Исследования по истории культуры Азии). Токио, 1961. С.123-131.

6а. А. Н. Зелинский. Русско-евразийская ось истории: "о монографии Ю. Н. Рериха «История Средней Азии» // Мир и политика, 2009, №2. С. 106.

7. Воробьев М.В. Япония lll-VII вв. М., 1980. С.79.

8. Степугина Т.В. Китай в конце III - начале I в. до н.э. // Все­мирная история. Т.II, гл. XV. М., 1956. С.507.

9. Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник для истории Средней Азии // Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. к.и.н. М., 1962. С.9.

10. «Ши цзи» («Исторические записки»). Гл.123. С. 1а.

11. Ю.Н.Рерих вслед за буддийским монахом Кумараджива считал тохарским язык тех юечжей, что не откочевали после нашествия хунну // Сборник памяти Е.А.Бертельса. М., 1964. С.121.

12. «Цао Тан шу» («Старые тайские истории»), Гл.40. С.376.

13. PulleyblankЕ.А. SogdiancolonyinInnerMongolia // TungPao. Vol.XLI. 1952. P.317-356.

14. Окладников А.П. Новые данные по истории Прибайка­лья в тюркское время (Согдийское поселение на Урге?) // История и культура Бурятии. Улан-Удэ, 1976. С. 34-43.

15. Деревянко Е.И. Тюркские элементы в погребальном об­ряде амурских племен -1 тыс. до н.э. Новосибирск, 1970. С.118-128.

16. Шавкунов Э.В. Согдийская колония в Приморье VIII-X вв. // Материалы по этнокультурным связям народов Дальнего Востока в средние века. Владивосток, 1988. С. 100-105; Его же. Великий шелковый путь и соболья дорога согдийцев // Формирование и развитие трасс Ве­ликого шелкового пути в Центральной Азии в древности и средневековье. Тезисы доклада международного се­минара ЮНЕСКО. Ташкент, 1990. С.74; Глухарева О.Н. Искусство Кореи от древнейших времен до конца XIX в. М., 1982. Иллюстрации 25, 33, 92.

17. Малявкин А.Г. Согдийский торговый союз // Информа­ционный бюллетень Международной ассоциации по изучению истории культуры Средней и Центральной Азии. Вып.15. М., 1988. С.54.

18. Иакинф (Бичурин). Китайские известия о народах, оби­тавших в Средней Азии и Южной Сибири в древние времена. Т.2. М., 1950. С. 10-11 (ссылка на «Ши цзи». Л.115).

19. Пак М.Н. Описание корейских племен, начало нашей эры // Советское востоковедение. 1961. №1. С. 127-128,

20. Там же.

21. Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сиби­ри, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С.243.

22. Иакинф (Бичурин). Указ. соч, С.30.

23. Иноуэ Мицусада. Нихон кокка-но кигэн (Происхождение японского государства). Токио, Иванами сётэн, 1966. С. 186; Исида Эйти и др. Симпозиум «Нихон кокка-но ки­гэн» (Симпозиум «Происхождение Японского государст­ва»), Токио, 1966. С.58.

24. Там же. С.200.

25. Там же. С.198, 203. Правда, у японского племени во язык, с грамматикой и сингармонизмом гласных, харак­терными для урало-алтайской семьи, сложился уже в первые века нашей эры. В пользу этой версии свиде­тельствует надпись на хранящемся в храме Исо-но-ками мече, подаренном, как это явствует из ее текста, наследным принцем Пэкче в 369 г. царице вассального го­сударства Ва.

26. Dr. John Covell and Alan Covell. Korean Impact on Japa­nese Culture. Japan's Hidden History. Hollym International Corp., New Jersy, Seui, 1990. P.6-23.

27. Уэда Масааки. Кикадзин (Пришельцы). Токио. Тюо коронся, 1965. С.50.

28. Тэйкити Ёсида. Теория общности происхождения япон­цев и корейцев // Гэндай-но эсупури 1966. №11. С.81.

29. Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. М., 1993. С.290; Шавкунов Э.В. Приморье и соседние с ним районы Дунбэя и Северной Кореи в МП вв. н.э. // Труды Сибирского отделения АН СССР. Дальневосточный фи­лиал. Сер. истории. Т.1. Саранск, 1959. С.47.

30. Шавкунов Э.В. Согдийско-иранские элементы в культуре бохайцев и чжурчжэней // Проблемы древних культур Сибири. Владивосток, 1985. С. 140.

31. Пак М.Н. Указ. соч. С. 131.

32. Воробьев М.В. Древняя Корея. М., 1961. С.98 (со ссыл­кой на китайскую хронику «Бэй шу» («История северных династий»).

33. Бернштам А.Н., Кюнер Н.В. Н.Я.Бичурин (Иакинф) и его труд «Собрание сзедений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена». Введение к одно­именной работе Н.Я.Бичурина. Т.1. М.-Л., 1950. С.

34. Иофан H.A. Культура древней Японии. М., 1974, С.89.

35. Восточный Туркестан в древнем и раннем средневеко­вье. М., 1992. С.16.

36. Там же. С.31.

37. Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1966. С.355.

38. Там же, С.359.

39. Там же. С.360-362.

40. Иофан Н.А. Указ. соч. С.212.

41. Там же. С.217.

42. Там же. С.235.

43. Там же. С. 172. .

44. Воробьев М.В. Древняя Япония. М., 1961. С.99.

45. Zijood-Naraghi M. A. Study on the Idea of the «Cosmic Mountain»: Regardim the Communication of Garden Culture between Ancient Japan and Pefrsia // Transactions of the Conference of Orientalists of Japan. №XXXI Tokyo. 1986 P.126-127.

46. Иофан Н.А. Культура древней Японии. С. 172. 200-201

47. Там же. С. 154.

48. Гумилев Л.Н. Хунну. M., 1960. С.94.

49. Воробьев М.В. Древняя Япония. М., 1958. Рис, XI №10; Он же. Древняя Корея. М.. 1961. Рис. XXIII. №4.5.

50. Окладников А.П. Олень - золотые рога. Хабаровск. 1989. С.165.

51. Кюнер Н.З. Китайские известия о народах Южной Сиби­ри, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С.243.

52. Тамже. С.215,

53. Umehara Sueji. Ancient Mirrors and their Relationship to Early Japanese Culture // Acta Asiática. 1963. №4, P. 70-79; КузнецовЮ.Д., НавлицкаяГ.Б., СырицынИ.M. ИсторияЯпонии. M., 1988. С.14.

54. Шавкунов Э.В. Сушэни - праайны (К постановке проблемы). Владивосток, 1990. С.21.

55. Литвинский Б.А. Орудия труда и утварь из могильников Западной Ферганы. М., 1978. С.74-75, 103. Таблицы 16/5, 16/7, 25/1, 25/.

56. Там же. С. 102-103. Таблицы 23-24.

57. Воробьев М.В. Древняя Корея. М., 1961. С-.36-39, 41, 50, 52. Сравните с рис. ХIV9, XXVI и ХХХIХ/16.

58. Древняя Япония. М., 1958. С.61, 63, 65. Сравните с рис. ХХ/8, ХХIII/1, ХIV/7, ХХV/1 и ХХVII/1.

59. Джарылгасинова Р.Ш. Этногенез и этническая история корейцев по данным эпиграфики (Стелла Квангэтхована). М., 1979. С.104.

60. Литвинский Б.А. Указ. соч. С. 109-112.

61. Черевко К.Е. У истоков шахматной игры // Наука и рели­гия. 1991. №6.

62. Окладников А.П. Новые данные по истории Прибайка­лья в тюркское время (Согдийская колония на р. Унге?) // Тюркологические исследования АН СССР. М., 1963. С.276.

63. Там же. С.278-279.

64. Шавкунов Э.В. Согдийско-иранские элементы в культуре бохайцев и чжурчжэней // Проблемы древних культур Сибири. Владивосток, 1985. С. 140.

65. Литвинский Б.А. Древние кочевники «Крыши мира». М., 1972. С.45-49.

66. Шавкунов Э.В. Указ. соч. С. 149 со ссылкой на: Глухаре­ва О.Н. Искусство Кореи от древнейших времен до кон­ца XIX в. М., 1982. Илл. 25, 33, 92.

67. Киселев СВ. Из истории китайской черепицы // Совет­ская археология. 1959. №3. С. 170-177.

68. Шавкунов Э.В. Указ. соч. С. 150; Он же. Великий Шелко­вый путь и соболья дорога согдийцев // Формирование и развитие трасс Великого Шелкового пути в Центральной Азии в древности и средневековье. Тезисы доклада международного семинара ЮНЕСКО. Ташкент, 1990. С.74.

69. Шавкунов Э.В. Согдийская колония в Приморье VIII-X вв // Материалы по этнокультурным связям народов Даль­него Востока в средние века. Владивосток, 1983. С. 100-105.

70. Там же. С.74-75.

71. Там же. С.73, 75

72. Маршак 5.И. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике. М.,1971. С. 40-41

73. Шавкунов Э.В. Согдийско-иранские элементы... С. 151-152.

Библиография:

1. Старостин С. А. Алтайская проблема и происхождение японского языка. М., 1981. С. 3, 116. Иллич - Свитыч. Этимология. М., 1968.

2. Арутюнов C. A. K оценке роли миграций в древней истории Японии // Советская этнография. 1960. №1. С.60-67,

3. Оно Сусуму. Нихонго-но кигэн (Происхождения японского язы­ка). Токио, 1970. С.139-145, 199;

4. Дзидайбэцу кокуго дзи-тэн. Дзёдайхэн (Словарь отечественного языкознания. Древность). Токио, 1971. С. 17;

5. Komatsu Isao. The Japa­nese people. Origins of the people and the language. Tokyo. 1962. P.59:

6. Сыромятников H.A. Древнеяпонский язык. M., 1972. С 15:

7. Нихонго-но рэкиси, 1. Миндзоку-но котоба-но тандзё (История японского языка, 1. Рождение языка эт­носа). Токио, 1965. С.90-111:

8. Черевко К.Е. Звуко- и образоподражательные наречия в современном японском языке // Ученые записки Института международных от­ношений. Вып. 11. М., 1953. С. 152; Киле М. Б. Образные слова нанайского языка. Л.. 1973. С.73;

9. Азербаев Э. Г. Во­просы японо-тюркских языковых связей // Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. к. филологич. н. Алма-Ата, 1975. С.7-10.

10.  Конрад И.И. Избранные труды. История. М., 1974. С.301.

11.  Спеваковский А.Б. «Айнская проблема» и айны в этнической истории дальневосточного региона на основании новейших данных. СПб., 1992 (машин. рукопись). С.47.

12.  Варенов A.B. Функционировал ли «Шелковый путь» в бронзовом веке? Новосибирск, 1983. С.4.

13.  Левин М.Г. Этническая антропология Японии. М., 1971. С. 189.

14.  Эгами Намио. Гэсси то гёку (Юечжи и нефрит) // Адзиа бункаси кэнкю (Исследования по истории культуры Азии). Токио, 1961. С.123-131.

15.  А. Н. Зелинский. Русско-евразийская ось истории: "о монографии Ю. Н. Рериха «История Средней Азии» // Мир и политика, 2009, №2. С. 106.

16.  Воробьев М.В. Япония lll-VII вв. М., 1980. С.79.

17.  Степугина Т.В. Китай в конце III - начале I в. до н.э. // Все­мирная история. Т.II, гл. XV. М., 1956. С.507.

18.  Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник для истории Средней Азии // Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. к.и.н. М., 1962. С.9.

19.  «Ши цзи» («Исторические записки»). Гл.123. С. 1а.

20.  Ю.Н.Рерих вслед за буддийским монахом Кумараджива считал тохарским язык тех юечжей, что не откочевали после нашествия хунну // Сборник памяти Е.А.Бертельса. М., 1964. С.121.

21.  «Цао Тан шу» («Старые тайские истории»), Гл.40. С.376.

22.  Pulleyblank Е.А. Sogdian colony in Inner Mongolia // Tung Pao. Vol.XLI. 1952. P.317-356.

23.  Окладников А.П. Новые данные по истории Прибайка­лья в тюркское время (Согдийское поселение на Урге?) // История и культура Бурятии. Улан-Удэ, 1976. С. 34-43.

24. Деревянко Е.И. Тюркские элементы в погребальном об­ряде амурских племен -1 тыс. до н.э. Новосибирск, 1970. С.118-128.

25.  Шавкунов Э.В. Согдийская колония в Приморье VIII-X вв. // Материалы по этнокультурным связям народов Дальнего Востока в средние века. Владивосток, 1988. С. 100-105;

26.  Шавкунов Э.В. Великий шелковый путь и соболья дорога согдийцев // Формирование и развитие трасс Ве­ликого шелкового пути в Центральной Азии в древности и средневековье. Тезисы доклада международного се­минара ЮНЕСКО. Ташкент, 1990. С.74;

27.  Глухарева О.Н. Искусство Кореи от древнейших времен до конца XIX в. М., 1982. Иллюстрации 25, 33, 92.

28.  Малявкин А.Г. Согдийский торговый союз // Информа­ционный бюллетень Международной ассоциации по изучению истории культуры Средней и Центральной Азии. Вып.15. М., 1988. С.54.

29.  Иакинф (Бичурин). Китайские известия о народах, оби­тавших в Средней Азии и Южной Сибири в древние времена. Т.2. М., 1950. С. 10-11 (ссылка на «Ши цзи». Л.115).

30.  Пак М.Н. Описание корейских племен, начало нашей эры // Советское востоковедение. 1961. №1. С. 127-128,

31.  Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сиби­ри, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С.243.

32.  Иноуэ Мицусада. Нихон кокка-но кигэн (Происхождение японского государства). Токио, Иванами сётэн, 1966. С. 186;

33.  Исида Эйти и др. Симпозиум «Нихон кокка-но ки­гэн» (Симпозиум «Происхождение Японского государст­ва»), Токио, 1966. С.58.

34.  Dr. John Covell and Alan Covell. Korean Impact on Japa­nese Culture. Japan's Hidden History. Hollym International Corp., New Jersy, Seui, 1990. P.6-23.

35. Уэда Масааки. Кикадзин (Пришельцы). Токио. Тюо коронся, 1965. С.50.

36.  Тэйкити Ёсида. Теория общности происхождения япон­цев и корейцев // Гэндай-но эсупури 1966. №11. С.81.

37.  Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. М., 1993. С.290;

38.  Шавкунов Э.В. Приморье и соседние с ним районы Дунбэя и Северной Кореи в МП вв. н.э. // Труды Сибирского отделения АН СССР. Дальневосточный фи­лиал. Сер. истории. Т.1. Саранск, 1959. С.47.

39.  Шавкунов Э.В. Согдийско-иранские элементы в культуре бохайцев и чжурчжэней // Проблемы древних культур Сибири. Владивосток, 1985. С. 140.

40.  Воробьев М.В. Древняя Корея. М., 1961. С.98 (со ссыл­кой на китайскую хронику «Бэй шу» («История северных династий»).

41.  Бернштам А.Н., Кюнер Н.В. Н.Я.Бичурин (Иакинф) и его труд «Собрание сзедений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена». Введение к одно­именной работе Н.Я.Бичурина. Т.1. М.-Л., 1950.

42.  Иофан H.A. Культура древней Японии. М., 1974, С.89.

43.  Восточный Туркестан в древнем и раннем средневеко­вье. М., 1992. С.16.

44.  Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1966. С.355.

45.  Воробьев М.В. Древняя Япония. М., 1961. С.99.

46.  Zijood-Naraghi M. A. Study on the Idea of the «Cosmic Mountain»: Regardim the Communication of Garden Culture between Ancient Japan and Pefrsia // Transactions of the Conference of Orientalists of Japan. №XXXI Tokyo. 1986 P.126-127.

47. Иофан Н.А. Культура древней Японии. С. 172. 200-201

48.  Гумилев Л.Н. Хунну. M., 1960. С.94.

49. Воробьев М.В. Древняя Япония. М., 1958.

50. Рис, XI №10;

51. Воробьев М.В. Древняя Корея. М.. 1961.

52.  Рис. XXIII. №4.5.

53. Окладников А.П. Олень - золотые рога. Хабаровск. 1989. С.165.

54. Кюнер Н.З. Китайские известия о народах Южной Сиби­ри, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С.243.

55.  Umehara Sueji. Ancient Mirrors and their Relationship to Early Japanese Culture // Acta Asiática. 1963. №4, P. 70-79; КузнецовЮ.Д., НавлицкаяГ.Б., СырицынИ.M. ИсторияЯпонии. M., 1988. С.14.

56.  Шавкунов Э.В. Сушэни - праайны (К постановке проблемы). Владивосток, 1990. С.21.

57.  Литвинский Б.А. Орудия труда и утварь из могильников Западной Ферганы. М., 1978. С.74-75, 103. Таблицы 16/5, 16/7, 25/1, 25/.

58.  Джарылгасинова Р.Ш. Этногенез и этническая история корейцев по данным эпиграфики (Стелла Квангэтхована). М., 1979. С.104.

59.  Черевко К.Е. У истоков шахматной игры // Наука и рели­гия. 1991. №6.

60.  Окладников А.П. Новые данные по истории Прибайка­лья в тюркское время (Согдийская колония на р. Унге?) // Тюркологические исследования АН СССР. М., 1963. С.276.

61.  Шавкунов Э.В. Согдийско-иранские элементы в культуре бохайцев и чжурчжэней // Проблемы древних культур Сибири. Владивосток, 1985. С. 140.

62.  Литвинский Б.А. Древние кочевники «Крыши мира». М., 1972. С.45-49.

63.  Киселев СВ. Из истории китайской черепицы // Совет­ская археология. 1959. №3. С. 170-177.

64.  Шавкунов Э.В. Великий Шелко­вый путь и соболья дорога согдийцев // Формирование и развитие трасс Великого Шелкового пути в Центральной Азии в древности и средневековье. Тезисы доклада международного семинара ЮНЕСКО. Ташкент, 1990. С.74.

65.  Шавкунов Э.В. Согдийская колония в Приморье VIII-X вв // Материалы по этнокультурным связям народов Даль­него Востока в средние века. Владивосток, 1983. С. 100-105.

66.  Маршак 5.И. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике. М.,1971. С. 40-41

[1]Как это имело место при возникновении индийских протошахмат и чатуранги из игр «Аштапада» и «Петейя», занесенных в Бактрию воинами Александра Македонского.
Последнее обновление ( 16.09.2014 г. )
 
« Пред.   След. »